Арнольд И.В. Стилистика соврменного английского языка. М.: Просвещение, 2002 ОБЩИЕ ВОПРОСЫ § 1. Предмет и задачи стилистики Стилистикой называется отрасль лингвистики, исследующая принципы и эффект выбора и использования лексических, грамматических, фонетических и вообще языковых средств для передачи мысли и эмоции в разных условиях общения. В этой главе будут рассмотрены различные принципы подразделения этой обширной и разветвленной науки: стилистика языка и стилистика речи, лингвостилистика и литературоведческая стилистика, стилистика от автора и стилистика восприятия, стилистика декодирования и др. Стилистика языка исследует, с одной стороны, специфику языковых подсистем, называемых функциональными стилями и подъязыками и характеризующихся своеобразием словаря, фразеологии и синтаксиса, и, с другой стороны, — экспрессивные, эмоциональные и оценочные свойства различных языковых средств. Стилистика речи изучает отдельные реальные тексты, рассматривая, каким образом они передают содержание, не только следуя нормам, известным грамматике и стилистике языка, но и на основе значащих отклонений от этих норм. Для того чтобы яснее представить себе предмет стилистики, заметим, что в разных ситуациях язык как средство общения используется по-разному. Сообщение об одном и том же факте действительности может принимать разные формы в зависимости от того, например, происходит ли общение в официальной, деловой или бытовой обстановке, от того, каковы социальная принадлежность собеседников и отношения между ними, от того, каково субъективное, эмоциональное отношение говорящего к предмету разговора, и от того, наконец, как он расценивает обстановку. Все эти прагматические факторы коммуникативной ситуации факультативны, т. е. в акте общения они необязательно проявляются все одновременно. При толковании текста важно помнить, что информация в речи может быть двух видов: а) информация, не связанная с обстановкой акта коммуникации, а составляющая самый предмет сообщения; б) информация дополнительная, связанная с условиями и участниками акта коммуникации. Рассматривая, соответственно, информацию, содержащуюся в сообщении на уровне слов, можно заметить, что слова, наряду с денотативным значением, указывающим на предмет речи, имеют еще коннотативное значение (коннотации), которое складывается из эмоционального, экспрессивного, оценочного и функционально-стилистического компонентов. Так, например, слова girl, maiden, lass, lassie, chick, baby, young lady имеют одинаковое денотативное значение и могут называть одну и ту же девушку, но употребление того или иного слова из этого ряда будет определяться не только и не столько свойствами самой девушки, сколько отношением к ней говорящего и социальной ситуацией. Первое из этих слов girl стилистически нейтрально и является доминантой всего синонимического ряда, т. е. может заменить все остальные. Узуальных, закрепившихся в языке коннотаций оно не имеет. Все остальные слова этой группы имеют какую-нибудь коннотацию. Maiden — архаичное и поэтическое слово. Lass и особенно lassie имеют эмоциональную коннотацию: это ласковые слова, кроме того, они принадлежат диалекту. Богаты коннотациями и другие слова ряда. Chick и baby принадлежат сленгу, причем baby имеет положительную оценочную коннотацию, обозначая преимущественно хорошенькую девушку. Young lady нередко иронично. Как денотативные, так и коннотативные значения могут быть узуальными языковыми и окказиональными, т. е. зависеть от контекста. Коннотации как часть лексического значения не следует смешивать с ассоциациями, которые может вызывать в данной культуре обозначаемый предмет и которые называются импликационными связями или импликационалом. Обо всем этом будет подробно сказано в главе о лексической стилистике. Указанное различие двух типов информации можно представить себе и в несколько ином плане, а именно исходя из функций языка. Первый вид информации связан с интеллектуально-коммуникативной функцией языка. Второй, т.е. дополнительная информация (ее также называют прагматической), — со всеми остальными функциями, а именно: с эмотивной функцией, т.е. с передачей чувств говорящего, с волюнтативной функцией, т.е. с волеизъявлением и побуждением адресата к желаемому действию, аппелятивной функцией, т.е. привлечением внимания слушателя, побуждением его к восприятию сообщения, с контактоустанавливающей функцией — в ситуациях, когда целью высказывания является не передача сообщения, а только проявление внимания к присутствию другого лица (например, в формулах вежливости), и, наконец, с эстетической функцией, т.е. воздействием на эстетическое чувство. Разные авторы (К. Бюлер, Р. Якобсон и другие) предлагали разные классификации функций языка. Однако предложенная выше классификация оказывается достаточно полной для рассматриваемого в стилистике круга вопросов, и поэтому ею можно ограничиться. В последнее десятилетие эти вопросы вошли в компетенцию прагмалингвистики. Интерес к изучению языка в прагматической функции непрерывно растет, но не следует забывать, что прагмалингвистика находится в стадии становления, а функционирование языка как важнейшего средства общения всегда составляло основу языкознания. Задачей стилистического описания и стилистического анализа текста является рассмотрение взаимодействия предметно-логического содержания сообщения, т.е. информации первого рода с информацией второго рода, т.е. с проявлениями эмотивной, волюнтативной, аппелятивной, контактоустанавливающей и эстетической функций языка, с выражением субъективного отношения говорящего к предмету высказывания, собеседнику и ситуации общения. Стилистическое описание требует рассмотрения текста во всем богатстве текстовых, языковых и экстралингвистических связей, изучения взаимодействия коннотативных и денотативных значений слов и конструкций, их связей и их роли в художественном целом. Важно подчеркнуть, что, признавая возможность разграничить информацию первого и второго рода, денотативные и коннотативные значения, субъективное и объективное в сообщении, мы делаем это только для целей анализа, для удобства познания; в действительном же тексте они образуют единство, разные стороны одного целого, и ни о каком двойственном характере стиля, ни о каком делении на форму и содержание они не говорят. Чтобы пояснить задачи стилистики примером, обратимся к стилистическому анализу начала оды П.Б. Шелли «К жаворонку». ТО A SKYLARK Hail to thee, blithe spirit! Bird thou never wert, That from heaven, or near it, Pourest thy full heart In profuse strains of unpremeditated art. Higher still and higher, From the earth thou springest, Like a cloud of fire; The blue deep thou wingest, And singing still dost soar, and soaring ever singest. Поэт называет птицу «счастливым духом», обожествляет ее. Это же признание у птицы сверхъестественной божественной силы подчеркивается появлением возвышенного слова heaven, а не его нейтрального синонима sky. Дело в том, что в число значений слова heaven входит значение сфера, где обитают боги. Лингвисты называют такой тип значения отраженным. Явление отраженного значения состоит в том, что когда многозначное слово употреблено в одном из своих вариантов, то другие его значения могут оказаться не полностью элиминированными, особенно, если эти другие варианты имеют ярко выраженные коннотации. В данном случае, хотя heaven употреблено в значении небо, читатель знает о существовании у него мифологического варианта; так получается некоторое семантическое согласование со словом spirit, что усиливает торжественность и приподнятость тона. Предметно-логическая информация состоит в том, что высоко в небе парит и поет свою песню жаворонок. Но содержание строфы этим не исчерпывается. Образ, выбранный П.Б. Шелли, и форма его воплощения говорят о настроении и миросозерцании поэта. Обращение к жаворонку звучит торжественно благодаря коннотациям употребленных слов и форм. Лингвистический подход помогает стилисту обратить внимание на лексический архаизм hail и архаические грамматические формы второго лица единственного числа: to thee, thou never wert, pourest thy heart, thou springest, thou wingest, thou singest. В маленькой птице, поднявшейся высоко в небо, мы видим дух жизни и свободного творчества. Тема искусства вводится системой образов и употреблением слова art: в своей песне птица изливает свое сердце в богатых мелодиях непосредственного искусства (in profuse strains of unpremeditated art). Читатель ассоциирует с этим взлетом птицы высокое назначение поэта. Сравнение с облаком огня относится и к птице, и к поэту. Ода проникнута радостью жизни. Восхищение единством и красотой природы выражается не только в словах, но и в самом ритме оды, и читатель не может не ощутить этого. Концентрируя внимание на взаимодействии выбора образов, слов, морфологических форм, синтаксических структур при передаче содержания, мы можем глубже проникнуть в суть произведения и составить себе понятие о мировоззрении и настроении, выраженных в оде1. Роль читателя состоит в глубоком и тонком понимании литературного текста и сопереживании. Величайший художник слова Л.Н. Толстой писал: «Искусство есть деятельность человеческая, состоящая в том, что один человек сознательно известными внешними знаками передает другим испытываемые им чувства, а другие люди заражаются этими чувствами и переживают их»2. Американский ученый М. Риффатер, пользуясь понятиями и терминологией современной теории связи и теории инфор- ~мации, дает обобщенную формулировку задач стилистики, оп- 8г ределяя ее как науку, которая изучает те стороны высказыва- чния, которые передают лицу, принимающему и декодирующе- ^му сообщение, образ мыслей лица, кодирующего сообщение3. fs Так возникает термин стилистика декодирования. Противопо- | ставлению стилистики от автора (стилистика кодирования) и стилистики восприятия (стилистика декодирования) посвящен в дальнейшем специальный параграф. Нам предстоит неодно- кратно пользоваться теоретико-информационной трактовкой стилистических проблем. Здесь же необходимо указать, что, принимая предложенный М. Риффатером термин «стилистика декодирования», мы считаем его формулировку неполной. В действительности, как ясно из слов Л.Н. Толстого, сообщение, заключенное в произведении искусства, передает декодирующему не только образ мыслей, но и чувства отправителя сообщения. Задача стилистики декодирования, представленной в этой книге, состоит в том, чтобы помочь развитию высокой культуры чтения на основе изучения кодов литературы и создания некоторого подобия алгоритмов декодирования для разных уровней языка. Подробнее о кодах как о системах значимых единиц и правил их соединения при передаче сообщений по заданным каналам речь пойдет ниже, в § 4. Здесь мы заметим только, что язык художественного произведения образует целую систему кодов, важнейшим из которых является тот национальный язык, на котором написано произведение. Материал для описания этих кодов уже в значительной степени подготовлен в рамках стилистики языка и литературоведческой стилистики, о которых пойдет речь в следующем параграфе. В заключение данного параграфа необходимо отметить, что понятие код было принято лингвистической наукой далеко не сразу, до сих пор раздаются голоса, возражающие против употребления этого термина1. О том недоразумении, на котором это возражение основано, будет сказано ниже. Здесь достаточно отметить, что в работах большинства стилистов этот термин теперь принят как нечто само собой разумеющееся. (См. работы И.Р. Гальперина, Ю.М. Лотмана, В.А. Кухаренко, Е.И. Ризель, Е.И. Шендельс и др., а за рубежом — С. Левина, Дж. Лича, М. Риффатера, Р. Якобсона и очень многих других.) § 2. Лингвостилистика и литературоведческая стилистика. Уровни анализа Стилистику принято подразделять на лингвостилистику и литературоведческую стилистику, причем существуют разные варианты их объединения и первая может служить базой для второй. При разработке стилистики восприятия необходимы и та и другая. Они становятся двумя аспектами одной проблемы, и надо уметь не только видеть различие, но и единство между ними. Лингвостилистика, основы которой были заложены Ш. Балли, сравнивает общенациональную норму с особыми, характерными для разных сфер общения подсистемами, называемыми функциональными стилями и диалектами (лингвостилистика в этом узком смысле называется функциональной стилистикой) и изучает элементы языка с точки зрения их способности выражать и вызывать эмоции, дополнительные ассоциации и оценку. В приведенном выше анализе начала оды Шелли использовался предложенный и разработанный Ш. Балли метод идентификации, который состоит в сопоставлении изучаемого элемента текста с логически эквивалентным ему, но стилистически и эмоционально нейтральным элементом. Ш. Балли, однако, использовал этот метод только для лингвостилистики, а к стилистике литературоведческой относился скептически. Интенсивно развивающейся отраслью стилистики является сопоставительная стилистика, параллельно рассматривающая стилистические возможности двух и более языков. Поскольку сопоставительная стилистика неразрывно связана с художественным переводом, она, так же как стилистика восприятия, не может быть изолирована от стилистики литературоведческой2. Литературоведческая стилистика изучает совокупность средств художественной выразительности, характерных для литературного произведения, автора, литературного направления или целой эпохи, и факторы, от которых зависит художественная выразительность. Существует немало работ советских и зарубежных литературоведов по стилистической системе и языку Шекспира, Спенсера, Мильтона, Байрона, Китса и других. Поскольку значительная часть стилистических анализов посвящена разбору художественных текстов, то этой своей частью стилистика входит в поэтику и теорию литературы. Поэтикой называется наука о строении литературных произведений и о системе используемых в них эстетических средств1. Существует и более узкое понимание поэтики как науки, исследующей поэтический язык. В этом случае не стилистика является частью поэтики, а напротив, поэтика есть часть стилистики, которая занимается спецификой использования языка в разных сферах общения, в том числе спецификой языка ученых сочинений, газет, рекламы и т.д. Много труда положили литературоведы на исследование таких проблем поэтического языка, как отношение писателей к родному языку, сближение поэтической речи с живой народной речью, эстетические взгляды писателей, традиция и новаторство в языке писателей, проблема образности, языковой образ автора-повествователя, способы передачи речи персонажей и т.д.2 Подразделение на лингвостилистику и литературоведческую стилистику частично, но не полностью, совпадает с другим важным подразделением, а именно с делением на стилистику языка и стилистику речи, о котором уже говорилось выше. Стилистика речи рассматривает не только художественные, но и вообще любые речевые произведения. Соотношение стилистики языка и стилистики речи является одной из основных проблем известной книги по стилистике под редакцией О.С. Ахмановой. Важнейшее различие между этими двумя типами стилистики состоит в том, что лингвостилистика исследует выразительные возможности языка, а литературоведческая стилистика — особенности использования этих возможностей тем или иным автором, направлением или жанром. Литературоведческая стилистика, изучая языковые и другие средства литературно-художественного изображения действительности, является, как и поэтика, разделом теории литературы и занимает важное место в истории литературы. Художественная литература изучается не только стилистикой, но и, прежде всего, историей и теорией литературы, а также эстетикой, психологией и другими науками. Каждая из них имеет свои специфические задачи, свой подход, свой метод рассмотрения, но каждая использует или, во всяком случае, должна использовать результаты, полученные остальными. Осмысление художественного произведения с помощью трех родственных гуманитарных дисциплин: литературоведения, истории и языкознания — позволяет вскрыть общественно-исторические и общественно-идеологические основы индивидуальных стилистических особенностей. Описывая язык и стиль художественного произведения, стилистика опирается на изучение общественной жизни в период написания произведения, страны, в которой оно создано, культуры и языка эпохи. Задача литературоведческой стилистики — глубокое проникновение в творческий метод автора и в своеобразие его индивидуального мастерства1. При этом стилистический анализ и последующий стилистический синтез не должны сводиться к историческим, генетическим и другим возможным комментариям. Комментирование необходимо, но оно не заменяет изучения самого произведения как идейно-художественного целого2. Разные авторы предлагают разные способы подразделения лингвостилистики и литературоведческой стилистики. Для целей данного курса представляется целесообразным подразделение, принятое в лингвистике, а именно: подразделение по уровням на лексическую, грамматическую и фонетическую стилистику. Это, так сказать, горизонтальное сечение надо дополнить некоторыми общими проблемами: описанием функциональных стилей, теорией образов, теорией контекста и контекстуальных приемов выдвижения, рассмотрением проблемы нормы и отклонений от нее и некоторыми другими. Подразделение по уровням оправдано потому, что язык, будучи важнейшим средством общения, представляет собой сложную знаковую систему, в которой при ее изучении выделяется несколько подсистем, уровней, или ярусов, каждый из которых имеет свою основную единицу, свою специфику, свои категории. Уровни взаимосвязаны и отдельно друг от друга фун- кционировать не могут. Между единицами одного уровня существуют дистрибутивные отношения и кодовые правила, определяющие их сочетаемость. Между единицами смежных уровней отношения оказываются интегративными: единицы каждого низшего уровня служат как бы кирпичиками, из которых по определенным правилам строятся единицы следующего. В лингвистике не существует единства в отношении классификации, номенклатуры и числа уровней, но само деление по уровням возражений не вызывает, и в стилистике сохраняется наиболее широко распространенное подразделение. Лексическому уровню соответствует лексическая стилистика. Она изучает стилистические функции лексики и рассматривает взаимодействие прямых и переносных значений. Лексическая стилистика, как литературоведческая, так и лингвистическая, изучает оазные составляющие контекстуальных значений слов, и в особенности их экспрессивный, эмоциональный и оценочный потенциал и их отнесенность к разным функционально-стилистическим пластам. Диалектные слова, термины, слова сленга, разговорные слова и выражения, неологизмы, архаизмы, иностранные слова и т.д. изучаются с точки зрения их взаимодействия с разными условиями контекста. В стилистике находит применение не только описательная синхронная лексикология, но и историческая лексикология, особенно в связи с тем, что некоторые авторы возрождают старые значения слов, и тогда этимологические сведения могут способствовать более полному раскрытию экспрессивности текста. Лексическая стилистика может также изучать экспрессивный потенциал некоторых словообразовательных моделей, некоторых типов сокращений, моделей словосложения и т.д. Каждый раздел лексикологии может дать очень полезные для стилистики сведения. Важную роль в стилистическом анализе играет разбор фразеологических единиц и пословиц. Грамматическая стилистика подразделяется на морфологическую и синтаксическую. Морфологическая стилистика рассматривает стилистические возможности различных грамматических категорий, присущих тем или иным частям речи. Здесь рассматриваются, например, стилистические возможности категории числа, противопоставлений в системе местоимений, именной и глагольный стили речи, связи художественного и грамматического времени и т.д. Для английского языка этот раздел только начинает разрабатываться. Синтаксическая стилистика исследует экспрессивные возможности порядка слов, типов предложения, типов синтаксической связи. Эта область имеет вековые традиции и богатую литературу. Важное место здесь занимают так называемые фигуры речи — синтаксические, стилистические или риторические фигуры, т.е. особые синтаксические построения, придающие речи добавочную выразительность. К синтаксической стилистике относятся также исследования структуры и свойств абзаца и рассмотрение других структур, размеры которых превышают размеры предложения. Как в лингвостилистике, так и в литературоведческой стилистике много внимания уделяется разным формам передачи речи повествователя и персонажей: диалог, несобственно-прямая речь, поток сознания и другие вопросы, лежащие на границе стилистики и теории текста, рассматриваются во многих работах. Фоностилистика, или фонетическая стилистика, включает все явления звуковой организации стихов и прозы: ритм, аллитерацию, звукоподражание, рифму, ассонансы и т.п. — в связи с проблемой содержательности звуковой формы, т.е. наличия стилистической функции. Сюда же относится рассмотрение нестандартного произношения с комическим или сатирическим эффектом для показа социального неравенства или для создания местного колорита1. Художественные закономерности звуковой формы стиха изучаются очень давно, по ним существует богатейшая литература и множество различных теорий. В курсах стилистики обычно даются краткие данные о стиховедении, главным образом по разделу эвфонии (благозвучия) и метрики; в дальнейшем мы их также коснемся, но не как автономных систем, а в плане выявления содержания текста. Поскольку задачи данного курса не исчерпываются анализом языка произведения, а он должен помочь будущему учителю охватить все элементы формы и содержания литературного текста в их единстве, мы не можем оборвать толкование произведения на чисто лингвистических уровнях. Необходимо учесть и те уровни, которые изучаются литературоведением. События, идеи, характеры, пейзажи и другие составные части литературного произведения выражаются в словах и пред- ложениях и иначе как словами выражены быть не могут. Для сопоставления языковой подсистемы, представленной разбираемым литературным произведением, с общим языковым узусом периода, в котором это произведение написано, стилисту необходима серьезная лингвистическая подготовка. Анализировать литературный текст можно только с учетом его лингвистической основы и вместе с тем как произведение искусства, не смешивая с фактами действительности, которые в тексте представлены. Поскольку мысли и чувства автора кодируются при помощи языка, то, естественно, и при декодировании надо опираться прежде всего на факты языка. Американские специалисты по теории литературы Р. Уэллек и А. Уоррен, образно поясняя эту мысль, пишут: «Язык является материалом писателя в самом буквальном смысле слова. Каждое литературное произведение является, так сказать, выборкой из данного языка совершенно так же, как мраморная скульптура может рассматриваться как глыба мрамора, от которой отколоты некоторые куски»1. Академик Л.В. Щерба писал, что целью толкования художественных произведений «является показ тех лингвистических средств, посредством которых выражается идейное и связанное с ним эмоциональное содержание литературных произведений. Что лингвисты должны уметь приводить к сознанию все эти средства, в этом не может быть никакого сомнения. Но это должны уметь делать и литературоведы, так как не могут же они довольствоваться интуицией и рассуждать об идеях, которые они, может быть, неправильно вычитали из текста»2. Лингвостилистический анализ литературы выявляет взаимодействие и единство содержания и выражающих его языковых средств. Другими словами, создание высокой культуры чтения требует толкования, объединяющего черты лингвостилистики и литературоведческой стилистики. Это требует расширенного, по сравнению с приведенным выше, понимания термина уровень. В таком расширительном смысле уровень есть иерархическая ступень в организации формы и содержания текста. При таком подходе литературное произведение может рассматриваться на следующих уровнях, перечисленных ниже таким образом, что каждый предыдущий оказывается содержанием последующего, а каждый последующий — формой для предыдущего. 1. Идейно-тематическое содержание литературного произведения — весь комплекс философских, нравственных, социальных, политических, психологических и других проблем и жизненных фактов и событий, которые изображает художник, а также тех эмоций, которые эти факты и идеи в нем вызывают. 2. Композиция и система образов, в которых это содержание раскрывается: фабула, характеры, обстановка. Выражение «раскрывается» привычно, но неточно. В действительности на этом уровне происходит компрессия полученной от жизни информации. 3. Лексическое и грамматическое выражение системы образов — речевые изобразительные и выразительные средства. На этом уровне происходит дальнейшая компрессия информации и ее кодирование. 4. Звучание текста и его графическое изображение, т.е. следующий уровень кодирования. Приведенный порядок уровней соответствует подходу от автора, читатель идет обратным путем. Он мысленно переводит графические знаки в звуковую речь, далее в слова, оформленные грамматически, затем в образы, чувства и мысли и подходит к строю идей произведения и к их оценке с позиций своего времени и своего мироощущения. Третий и четвертый уровни требуют для своего изучения научно-лингвистической базы. Эта база должна быть специализированной: особенно важное место в ней занимают лексикология и синтаксис. Морфология, фонетика, этимология, диалектология также могут оказаться необходимыми. Язык текста сравнивается с нормой языка, различными функциональными стилями, диалектами и другими подсистемами языка. Стилистическую функцию языкового элемента в тексте можно установить только зная, в чем его отличие или совпадение с языковой нормой. Это — дело лингвистической стилистики. Необходимо подчеркнуть, что в тексте все уровни существуют в единстве. Между уровнями, рассматриваемыми лингвистикой и теорией и историей литературы, для читателя пропасти быть не может. Уровни тесно взаимосвязаны и для лингвистики, поскольку современная наша лингвистика исходит из признания общественной природы языка и диалектической связи между его внешней обусловленностью и внутренней структурой. И лингвостилистика и литературоведческая стилистика рассматривают языковые элементы на фоне их окружения, но для лингвостилистики упор делается на парадигматическом окружении и роли данного элемента в системе языка, а для литературоведческой — на синтагматическом окружении и роли элемента в структуре данного текста. Стилистическая теория, которой посвящена эта книга, направлена на толкование текста и имеет свои задачи, свои особые проблемы, синтезирующие задачи и проблемы как лингвистической, так и литературоведческой стилистики и непосредственно вытекающие из цитированных выше слов Л.В. Щербы. В дальнейшем изложении нам предстоит учитывать оба типа отношений. § 3- Стилистика от автора и стилистика восприятия В предыдущем параграфе мы противопоставляли стилистику лингвистическую и литературоведческую и пришли к выводу, что для подготовки будущих преподавателей иностранных языков нужны обе, но с учетом конкретных целей и задач подготовки учителя. Следующий важный вопрос касается акцента на то или иное направление толкования текста, т.е. выбора точки зрения, с которой рассматривается текст как передаваемое сообщение. Стилистический разбор можно вести, концентрируя внимание либо на движущих силах творческого процесса писателя, т.е. от автора, либо на восприятии самого текста читателем. Первый подход совпадает с литературоведческой стилистикой, его также можно было бы назвать генетическим. Второй представлен в стилистике декодирования. Для того чтобы показать сущность подхода от автора, обратимся к работе Е.И. Клименко о стиле ранних произведений Дж. Байрона1. Анализируя XXXVIII строфу первой песни «Паломничества Чайльд Гарольда», Е.И. Клименко отмечает, что здесь обобщаются выводы, к которым поэт пришел в результате предпринятого им с целью политического самообразования путешествия по югу Европы. Во время этого путешествия он был свидетелем войны в Испании, боровшейся за свою независимость против Наполеона. Картина боя: топот коней, грохот битвы, обагренные кровью мечи — перерастает в призыв к оружию. В конце строфы вводится обобщенный образ всадника, олицетворяющий войну: Hark! Heard you not those hoofs of dreadful note? Sounds not the clang of conflict on the heath? Saw ye not whom the reeking sabre smote, Nor saved your brethren ere they sank beneath Tyrants and Tyrants' slaves? — the fires of Death, The bale-fires flash on high: — from rock to rock Each volley tells that thousands cease to breathe; Death rides upon the sulphury Siroc, Red Battle stamps his foot, and Nations feel the shock. (G. Byron. Childe Harold's Pilgrimage) Продолжая анализ, Е.И. Клименко отмечает, что подобное развитие поэтической мысли — сжатость, пафос, элегическая скорбь по утраченной национальной самостоятельности и динамический эмоциональный призыв к оружию — наблюдается и в других частях поэмы, и приходит к выводу о характерности выбора и трактовки этих тем для поэзии Дж. Байрона. Анализ от автора предполагает выделение его особенностей по сравнению с другими авторами. Стремясь определить, чем отличается использование общенародных языковых средств у изучаемого ею поэта в данный период его творчества, Е.И. Клименко сравнивает его язык с языком А. Попа и его эпигонов и показывает, в частности, как эпитет у Дж. Байрона утратил специфическую для классицистов XVIII века условную отвлеченность. Такое толкование текста плодотворно, вполне правомерно и с необходимостью вытекает из историко-литературных задач стилистического анализа, но оно не является единственно возможным. Различие задач стилистики от автора и стилистики восприятия состоит еще и в том, что первая интересуется больше авторами, чем их произведениями, рассматривая произведение как некое следствие, до причин которого нужно доискаться. Стилистика восприятия и, следовательно, стилистика декодирования рассматривают литературное произведение как источник впечатлений для читателя. Рассмотрим теперь ту же строфу с точки зрения стилистики получателя речи. Прежде всего читателю бросится в глаза большое эмоциональное напряжение серии быстро сменяющих друг друга вопросов-восклицаний: Неагс! уои по!...? ЗоипсЗз по1 1пе с1ап§...? 8а\у уе по1 \упош...? Эти риторические вопросы клеймят пассивных, призывают к борьбе. Слова Эеа1:п и Тугап18 подчеркнуты повтором и написанием с заглавной буквы. Слово «смерть» не только повторено само, но еще усилено образным семантическим повтором: геакт§ заЪге зто1е, Ъге1пгеп запк, ггшизапйз сеазе 10 Ъгеагпе. Главное в строфе: тирания несет смерть и рабство, мириться с ней нельзя. Пафос создается не только динамикой синтаксических конструкций, но и некоторой архаизацией языка: Ьагк, уе, зтке, Ъге1пгеп, еге. Всмотревшись в лексику, заметим экспрессивность слов, означающих удары: гюоГз оГ с!геас11и1 по1е, с1ап§ оГсопШсг, зто1е, згатрз газ Гоо1, зпоск. С ударами ассоциируется и синтактико-ритмическое построение. Образная система строфы конкретна: удары копыт, звон сабель, пожары. В то же время каждый образ символичен и обладает большой обобщающей силой. Особенно грандиозно заканчивающее строфу символическое олицетворение смерти и войны в образах зловещих всадников1. Анализ можно было бы продолжить, но и сказанного достаточно, чтобы убедиться в том, что оба пути ведут к одной цели и раскрывают строфу как призыв к битве против тирании. Совпадая по конечным результатам, эти две методики взаимно подтверждают правомерность каждой. В практике анализа их часто комбинируют, но их не следует смешивать. Литературно-стилистический анализ с точки зрения получателя речи Ю.С. Степанов называет стилистикой восприятия2. Она разработана меньше, чем стилистика от автора, т.е. от отправителя речи, но имеет очень большое значение в свете задач высшей школы. Для того чтобы предложить обоснованное толкование намерений автора, нужно хорошо знать литературную, культурную, социальную и политическую обстановку эпохи, другие произведения этого же автора, его творческую и личную биографию. Все это входит в компетенцию истории литературы: в истории литературы стилистический анализ и есть прежде всего анализ от автора. Однако даже при наличии обширных сведений вышеуказанного характера догадки о намерениях автора и утверждения типа «автор хочет сказать», «автор хочет показать», «этот образ введен с целью...» и т.п. часто приводят к произвольным и поверхностным оценкам. Даже сам писатель далеко не всегда может дать достаточно точные сведения о своих намерениях. Стилистика изучает произведение, а не намерения автора или его биографию. Г.А. Гу-ковский совершенно прав, когда пишет, что ни письма, ни дневники, ни воспоминания писателя или его современников, ни современная писателю критика «не есть доказательство истинности суждений об идейном содержании его произведений... Это только подсобные материалы для исследования»1. Глубина содержания раскрывается самим текстом. Интересные соображения по этому поводу находим у уже упомянутых выше американских теоретиков литературы Р. Уэл-лека и А. Уоррена. Они считают, что в тех случаях, когда мы располагаем свидетельством современников или даже прямым заявлением автора о его намерениях, такие данные, хотя их и следует непременно учитывать, не должны связывать современного читателя, их надо расценивать критически в свете того, что дает само произведение как таковое. «Намерения автора могут значительно превосходить то, что он создает в законченном произведении искусства: они могут быть выражением планов и идеалов, а исполнение может расходиться с планами или не достигать их. Если бы мы могли взять интервью у Шекспира, нас, вероятно, не удовлетворили бы его объяснения о намерениях, которыми он руководствовался при написании «Гамлета». Мы справедливо настаивали бы на том, что находим в «Гамлете» (именно находим, но не придумываем сами) мысли, которые сам Шекспир сознательно для себя не формулировал... Расхождение между сознательным намерением и результатом творчества является обычным явлением в истории литературы». Подобных признаний можно найти немало и у самих писателей. В этом вопросе оказываются едиными мнения французского поэта-романтика А. де Мюссе, поэта-модерниста Т.С. Элиота и сатирика О. Хаксли. А. де Мюссе при этом делает акцент на активной роли читателя, на значении читательского восприятия: «Всякий замечательный стих истинного поэта содержит в два-три раза больше того, чем сказал сам поэт. На долю читателя остается дополнить недостающее по мере своих сил, мнений, вкусов». О. Хаксли в романе «Пожухлые листья» шутит: «Писатель предполагает, а читатель располагает». Т.С. Элиот соотносит произведение с замыслом автора: «...смысл стихотворения может оказаться значительно шире, чем сознательный замысел автора, и очень отдаленным от его истоков». Для стилистики от автора критическое изучение целенаправленной работы писателя над языком его произведений, изучение введенного им нового вокабуляра и статистическое обследование его лексики играют не менее важную роль, чем его высказывания о литературном творчестве в письмах, дневниках и литературно-критических статьях. Содержание произведения воплощено в сложном комплексе его элементов, в их системе. Но значение произведения искусства не может рассматриваться изолированно от той действительности, в которой оно возникло. Стилистический анализ от автора обязательно требует не только знания фактов творческой биографии писателя, генезиса произведения, знания эпохи, в которую произведение было создано, и эпохи, которая в нем описывается, но и всей истории литературы. Художественное произведение сравнивается и сопоставляется со всем тем, что было создано до него, оценивается в рамках существующей литературно-эстетической традиции. В стилистике восприятия внимание концентрируется не на писателе, а на результате его творчества, на воздействии, ко- торое текст оказывает на читателя, т.е. на самого анализирующего. Действительно, литературное произведение реализуется в сознании, в восприятии читателя. Процесс культурного развития общества — процесс двусторонний. Это не только создание культурных ценностей, но и переработка их читателями, слушателями, зрителями, их сотворчество. Принцип обратной связи (под обратной связью понимается воздействие результатов функционирования какой-либо системы на характер дальнейшего функционирования этой же системы) играет в этом процессе очень большую роль. Обратная связь — очень важное для теории коммуникации понятие. Она характеризует динамику взаимоотношений между партнерами. Это, по существу, любой вид обратного сигнала, показывающего эффективность понимания со стороны принимающего, возвращающегося к отправителю и корректирующего его дальнейшую деятельность. Но читатель не существует вне времени и пространства. Каждая культура, каждая эпоха, каждый период в истории культуры и, наконец, каждый отдельный читатель имеют свои критические тенденции и требования, свое восприятие творчества писателей. В пределах одной эпохи процесс оказывается двусторонним: писатель реагирует на требования времени и сообразует с ними свое творчество. В пределах разных эпох и культур возрастает роль читателя и его творческая активность. Читать Шекспира глазами Шекспира мы не можем и не должны. Современный читатель предъявляет к искусству прошлого свои требования, пользуется своими критериями оценок, отличными от действовавших в ту эпоху, когда произведение создавалось, и от эпох, лежащих между временем создания текста и временем прочтения. Это, разумеется, не значит, что прошлое культуры безразлично для современного восприятия: предшествующие достижения культуры аккумулируются в ее современном состоянии, но прочтение гениев прошлого по-новому, в соответствии с опытом и чувствами каждого нового поколения, естественно и закономерно. Конечно, это прочтение должно быть именно прочтением, а не произвольным фантазированием и философствованием на те же темы. Читатель воссоздает в своем сознании текст, а не творит его заново. Стилистика декодирования как теоретическая основа интерпретации текста при его восприятии учит обращать внимание на связи внутри текста, замечать в нем то, что неискушенный читатель может пропустить, приучает составлять о тексте собственное мнение. Возможная при этом излишняя субъективность уменьшается, если читатель приучается искать в тексте объективные лингвистические подтверждения своей догадке. Значение стилистики декодирования связано в первую очередь с требованием создания высокой культуры чтения. Сопоставляя оппозиции литературоведческой и лингвистической стилистики, и стилистики от автора, и стилистики восприятия, надо обратить внимание на то, что первые члены оппозиций, т.е. литературоведческая стилистика и стилистика от автора, почти совпадают. В отношении лингвостилистики и стилистики читателя (стилистики восприятия) дело обстоит несколько иначе: стилистика восприятия должна учитывать и лингвостилистику, и литературоведческую стилистику, потому что для толкования текста важен и внутренний и внешний контекст. В дальнейшем изложении стилистики декодирования упор будет сделан на вторые члены этих оппозиций. Продолжим нашу цитату из статьи академика Л.В. Щербы: «Я уже неоднократно высказывался устно и печатно о том, что нашей культуре издавна не хватает умения внимательно читать и что нам надо научиться этому искусству у французов. Это особенно важно сейчас, когда мы создаем новые кадры и читателей и писателей. И я буду счастлив, если мои опыты пересаживания французского explication du texte (так называются соответствующие упражнения во французских школах, средних и высших) найдут подражателей и помогут делу строительства новой социалистической культуры в нашей стране»1. Эти слова предпосланы его, ставшему классическим, анализу стихотворения М.Ю. Лермонтова «Сосна» в сравнении с его немецким прототипом. В анализах Л.В. Щербы заложены основы стилистики восприятия, которая получила свое развитие в работах ряда советских авторов2. Проблемы восприятия художественного текста привлекают внимание и зарубежных авторов, в частности уже упомянутых выше Дж. Лича и М. Риффатера и известного семасиолога и литературного критика И. Ричардса3. Ставя перед собой задачу развития у будущих преподавателей иностранных языков высокой культуры чтения, мы имеем в виду, что способность воспринимать литературное произведение во всем многообразии оттенков смысла, во всем многогранном идейном и эмоциональном богатстве целостного текста, способность разобраться во всем комплексе изображаемых сложных жизненных фактов, т.е. осмысленно читать, можно значительно развить. Эта способность требует не только известной одаренности и читательского опыта, но и специального обучения. Подготовленность читателя не исчерпывается знанием языка, на котором написано произведение. Более того, для тех, кому адресована эта книга, приходится учитывать как раз неполное знание языка и необходимость это знание усовершенствовать. Возникает трудная, но не невыполнимая задача научить читать так, чтобы эмоциональное и эстетическое восприятие взаимодействовало бы с получением лингвистической информации. Профессиональная направленность педагогического вуза требует, чтобы студент не только научился понимать текст сам, но и мог в дальнейшем воспитывать вдумчивых читателей в своих учениках, сочетая это с работой по формированию их личности. Читатель, которого мы готовим, — это читатель эмоционально и эстетически восприимчивый. Естественно, что, воспринимая идейное содержание великих произведений прошлого или лучших образцов современной ему литературы, он будет замечать прежде всего то, что созвучно его собственным интересам и духовным запросам, но это не должно вести к глухоте и невосприимчивости по отношению к чувствам и мыслям, еще не знакомым. Создать высокую культуру чтения — значит предотвратить эмоциональную невосприимчивость, избежать всякого рода поверхностности. Рассматривая обучение как акт коммуникации, мы видим, что в рамках стилистики декодирования прагматическая сущность интерпретации текста на языке, которым читатель владеет не полностью, т.е. при работе над текстом в языковом вузе, состоит в ориентации студента на идейные и эстетические ценности литературного произведения параллельно с получением лингвистической информации. Коммуникативный акт «автор-читатель» оказывается при этом включенным в коммуникативный акт обучения, но не дидактический, а эвристический, как инструктивный, так и суггестивный. Не только методисты, но и писатели (Джон Фаулз, например) считают, что читателя надо не поучать, а помогать ему учиться самому. В терминах теории коммуникации, следовательно, сущность задачи состоит в подстраивании воспринимающей системы студента к средствам воздействия, в управлении мыслительным, эмоциональным и эстетическим восприятием. Поскольку речь идет о художественной литературе, ему необходимо показать, каким образом в языке текста отражается прагматика коммуникативных актов между персонажами, эмоциональное и оценочное отношение персонажей друг к другу и описываемой ситуации и авторское отношение ко всему изображаемому. Эта задача — найти пути создания ориентировочной основы читательского восприятия-сотворчества всегда была в стилистике декодирования одной из главных, а в настоящее время она оказывается особенно актуальной и в общелингвистическом и в общепедагогическом плане в связи с сильно возросшим интересом к прагмалингвистике. Вместе с тем важно подчеркнуть, что читатель должен там, где это надо, противопоставить свою точку зрения точке зрения автора1. Подготовка вузовских и школьных преподавателей иностранных языков имеет много общего с подготовкой театральных режиссеров. Подобно режиссеру в театре, преподаватель должен не только сам глубоко и в соответствии с проблемами, которые волнуют его современников, прочесть произведение, но и раскрыть его другим. При этом раскрыть так, чтобы помочь читателю, зрителю, студенту разрешить вопросы, которые волнуют их самих, и понять чувства и трудности окружающих людей. Такая подготовка требует создания специальных методов интерпретации художественного текста. Эти методы образуют систему, которую можно сообщить учащемуся. Современное состояние лингвистики уже дает возможность сделать такой анализ строго научным, добиться того, чтобы высказывания по поводу текста были обоснованными и убедительными. § 4. Стилистика восприятия как стилистика декодирования. О применении теории информации к проблемам стилистики Применение теории информации к вопросам лингвистики, поэтики, стилистики и эстетики за последние два десятилетия непрерывно растет. Победное шествие этой науки включает все отрасли знания, в том числе естественные и гуманитарные науки, а также интенсивно развивающуюся коммуникативную лингвистику1. Для того чтобы показать, почему стилистика восприятия может развиваться как стилистика декодирования, необходимо остановиться на некоторых основных понятиях теории информации и их аналогах в стилистике. Ценность понятий теории информации для гуманитарных наук состоит в том, что они позволяют усмотреть общее в таких явлениях, которые на первый взгляд кажутся совершенно различными, решать основные вопросы передачи разной информации в наиболее общем виде и описывать их в единой системе терминов и понятий. Это позволяет взаимно обогатить многие до сих пор далекие друг от друга области знания, а, как известно, прогресс науки происходит за счет двух противоположных процессов: все большей дифференциации каждой науки и интеграции ее с другими науками. При этом оказывается, что именно на стыках наук удается добиться самых интересных и новых результатов. Нетрудно видеть, что общность понятийного аппарата способствует такому взаимному обогащению, а терминологический языковой барьер такому взаимопроникновению препятствует. Информационные процессы той или иной природы изучаются с помошью теории информации во многих отраслях науки, но прежде чем остановиться на ее аналогах, полезных при интерпретации художественного текста, напомним, что сам создатель теории информации К. Шеннон предостерегал против злоупотребления ими. В своей статье «Бандвагон» (слово «банд- вагон» означает в США политическую партию, проводящую шумную избирательную кампанию; первоначально так называлась большая разукрашенная повозка, в которой кандидат разъезжал по улицам во время избирательной кампании в сопровождении джаз-оркестра). К. Шеннон пишет, что за последние несколько лет теория информации превратилась в своего рода бандвагон от науки. Теория информации как «модный опьяняющий напиток кружит головы всем вокруг» и дальше: «Поиск путей применения теории информации в других областях не сводится к тривиальному переносу терминов из одной области науки в другую. Этот поиск осуществляется в длительном процессе выдвижения новых гипотез и их экспериментальной проверке»1. Памятуя эти слова, важно, прежде чем пользоваться терминами, дать себе ясный отчет в том, что они значат. В этом параграфе будут рассмотрены такие понятия, как информация, код, кодирование, сообщение, сигнал, система передачи информации, квантование, тезаурус, и некоторые другие. Обратимся прежде всего к самому понятию информация. Терминологическое значение этого слова шире привычного, обиходного. Мы привыкли понимать информацию как некоторую сумму сообщаемых кому-либо сведений. В современном научном понимании информация есть внутреннее содержание процесса отражения особенностей одних объектов реальной действительности в виде изменения свойств других объектов2. Это значит, что информация есть след, оставленный одним явлением на другом. Передача и получение информации основаны на важнейшем свойстве материи — отражении. Отражение может быть упорядоченным и хаотическим. В информационных процессах, проходящих с участием человека, например, в кибернетических системах или в сложных адаптивных системах, какими являются интересующие нас процессы художественного творчества и восприятия искусства, информация характеризуется упорядоченностью отражения. Воздействие литературного произведения на читателя можно уподобить кибернетическим процессам, поскольку кибернетику определяют как науку, занимающуюся изучением управ- ляющих систем. Эстетические ценности в своей образно-познавательной функции обогащают сознание читателя, преобразуют его как личность, воздействуют на его поведение, т. е. могут рассматриваться как управляющие системы. Обращение к этим понятиям отнюдь не означает для нас дегуманизации стилистики или превращения ее в точную науку, но оно весьма полезно эвристически, так как позволяет использовать новые связи и новые отношения. Стилистика декодирования, опираясь на теорию информации, заинтересована прежде всего в эмоциональном и идейном воздействии литературы, в тех переживаниях, которые литературное произведение может вызвать в читателе1. Систему «автор—книга—читатель» мы рассматриваем как систему передачи информации. Передача мыслей и чувств автора читателю происходит с большим разрывом во времени и пространстве. Хотя К. Шеннона интересовала передача информации совсем другого типа (несемантическая), предложенная им схема связи подходит и для интересующей нас ситуации, необходимо только установить аналогию между этапами схемы в том и другом случае и их специфику2. По К. Шеннону, схема связи состоит из пяти главных частей: 1) источник информации, создающий сообщение или последовательность сообщений, которые должны быть переданы на приемный конец; 2) передатчик, который перерабатывает некоторым образом сообщение в сигналы, соответствующие характеристикам данного канала; 3) канал, т.е. среда, используемая для передачи сигнала от передатчика к приемнику; 4) приемник, который выполняет операцию, обратную по отношению к операции, производимой передатчиком, т.е. восстанавливает сообщение по сигналам; 5) адресат — это лицо (или аппарат), для которого предназначено сообщение. В литературе, как технической, так и лингвистической и стилистической, существует много разных вариантов этой схемы; приводить их здесь нет необходимости, мы ограничимся тем, что попытаемся показать применимость схемы К. Шеннона для наших задач. Первый компонент схемы, т. е. источник информации мы истолковываем как окружающую писателя реальную действительность. Писателя можно рассматривать как второй компонент схемы — передатчик, поскольку он перерабатывает эту информацию и кодирует ее, воссоздавая действительность в художественных образах, и так организует их структуру, что они получают способность воздействовать на волю, мысли и чувства читателя, т.е. изменять свойства других объектов. Каналом передачи информации в нашем случае является литература: романы, повести, рассказы, стихи. Четвертым компонентом схемы — приемником, восстанавливающим сообщение по сигналам, — является читатель. Поскольку художественный текст предназначен не одному отдельному читателю, а обществу, то истинным адресатом сообщения является окружающая читателя общественная действительность. Остановимся на всех элементах предложенной аналогии более подробно. Первоначальным источником информации является окружающая писателя действительность. Из всего комплекса философских, нравственных, политических и других проблем и фактов жизни писатель отбирает те, которые он хочет передать читателю, сообщив ему и эмоциональное отношение к ним, вызывая возмущение или, напротив, восхищение ими. Из той информации, которую писателю дает его жизненный опыт, он делает определенный отбор, подвергает его компрессии и кодированию. Его мастерство во владении кодами обеспечивает помехоустойчивость передачи. Поскольку система в целом позволяет передать любое сообщение, уже самый отбор явлений и проблем в поэтическом тексте есть факт искусства. Информация преобразуется в композиции произведения, системе образов, в характерах, обстановке, фабуле и кодируется языковыми средствами так, что сообщение получает свое лексическое и грамматическое воплощение. Источник информации на передающем конце следует еще подразделить на реальную действительность и модель этой действительности в сознании людей, преобразуемую автором в художественную действительность. Эта последняя в тексте отражается частично эксплицитно, а частично имплицитно. Передаются только кванты информации, по которым читатель восстанавливает целое. Код представляет собой систему знаков и правил их соединения для передачи сообщения по определенному каналу. Естественный язык является главным, но не единственным кодом литературы. Другие коды играют преимущественно вспомогательную роль и передаются в литературе через языковой код; таковы, например, коды обычаев и этикета, коды символов, свойственные той или иной поэтике, коды других видов искусств. Следует подчеркнуть, что в приведенном определении кода ничего не говорится о том, искусственная или естественная это система, простая или сложная, первичная или вторичная, изменяется она или нет. Действительно, существуют и другие естественные и весьма сложные коды, например биологический, генетический, код комбинаций аминокислот и протеинов, сочетания которых определяют наследственные черты организма. Социальная обусловленность языка не отделяет его от искусственных кодов, например от кода дорожных знаков, который тоже порождается нуждами общества. Что касается первичности или вторичности системы, то, если и можно согласиться с теми, кто утверждает, что естественный язык в основном система первичная (что не очень удобно, поскольку И.П. Павлов называет его второй сигнальной системой), то существуют специальные подъязыки, например язык дипломатических документов, которые являются по отношению к общенародному языку вторичными системами. Итак, несмотря на то, что всякий естественный язык исторически изменчив и способен приспосабливаться к тем сообщениям, которые с его помощью должны передаваться в постоянно меняющемся мире, несмотря на то, что он сложен, социально обусловлен и может рассматриваться как первичная знаковая система, а код Морзе прост, неизменен и создан искусственно одним человеком, обе эти системы объединяются в общем понятии — код. Коды, которыми располагает читатель, и его тезаурус, т.е. содержание его памяти, не совпадают с таковыми у автора. Это естественно. Если бы они совпали, текст не представил бы ничего нового для читателя, его нельзя было бы считать художественным. Если бы они полностью разошлись, читатель ничего не понял бы. Совокупность отражаемых в рассматриваемый период времени свойств источника называется сообщением. Для стилистики сообщением является текст рассматриваемого литературного произведения или его отрывок такой длины, которая признается необходимой и достаточной, чтобы быть эстетически значимой и идейно-содержательной, когда в учебнике или на занятиях рассматривается только часть произведения. О понятии «текст» речь пойдет в этой же главе в § 6. Временной процесс, отображающий сообщение, называется сигналом. В художественной литературе сигнал воплощается в сложном переплетении фонетических, лексических, морфологических, синтаксических и графических языковых средств и имеет место в процессе чтения, понимания и сопереживания. В понятие материальной природы сигнала кибернетика внесла очень существенный вклад, показав, что действие сигнала совершенно несоизмеримо с его собственной энергией; сигнал действует не своими вещественными свойствами или энергией, а своим информационным значением. Это приложимо и к литературе. Короткое стихотворение, сонет, например, может быть богаче информацией и вызвать более сильную реакцию, чем большой роман. Итак, каналом передачи информации (третий элемент схемы) для нас является литература. Теория информации различает каналы идеальные (без помех) и каналы с шумами. Первые дают на приемном конце неискаженное сообщение, декодирование при этом однозначно. Литература — канал, в котором помехи неизбежны и однозначного декодирования быть не может. Социально-исторические и культурные изменения, через которые текст доходит до своего читателя (четвертый элемент схемы) сквозь время и пространство, обязательно в какой-то мере переосмысливают текст. Более того, художественное произведение тем и характерно, что несет в себе множество возможных смыслов и прочтений. И не только потому, что, как мы только что видели, писатель, отражая действительность, оставляет многое недосказанным, предоставляя читателю дополнить недостающее, не только в силу многозначности художественного образа, но и потому, что коды и тезаурус воспринимающего всегда отличаются от кодов и тезауруса передающего: читатель не может быть культурно, интеллектуально и эмоционально тождествен автору текста. Различие художественного метода авторов требует различной степени активности читателя. Читатель воспринимает текст на фоне собственного опыта, в зависимости от содержания своей памяти, своего тезауруса. Содержание памяти декодирующего оказывает на процесс декодирования большое влияние. Термин «память» понимается в данном случае шире, чем принято в психологии. Поэтому его иногда заменяют термином «тезаурус», что также неудобно в силу многозначности последнего. Память — это вся та информация, которую читатель имел до данного чте- ния. В нее входят и личные переживания, и наследственные черты, образование, эстетический опыт и особенно начитанность, т.е. ассоциации с восприятием других подобных произведений. Глубина восприятия любого нового для читателя произведения и соответствие принятого сообщения переданному предопределяются всей совокупностью предшествующего чтения и уже созданными навыками проникновения в текст. При передаче, возникновении и хранении сигнал испытывает искажения, которые называются шумом или помехами: В разных системах помехи принимают разную форму: шорох в телефонной трубке или наушниках, полосы на экране телевизора, опечатки в тексте — все это различные виды помех. Для рассматриваемой в стилистике системы процессом передачи сигнала является чтение, а помехи связаны преимущественно с недостаточным тезаурусом читателя — неполным знанием лексики или грамматики, изолированным восприятием элементов, неумением учесть контекст или аллюзии и т.п. Об этих причинах неполного понимания уже шла речь в предисловии. Процесс декодирования в системе «автор—читатель» состоит в многочисленных перекодировках, поскольку в художественном произведении много уровней, соотносящихся так, что каждый последующий является содержанием предыдущего. Процесс понимания, т.е. внутренней интерпретации текста читателем, происходит как процесс подтверждения и отклонения гипотез, отбрасывания негодных и дальнейшей разработки подтвердившихся1. Декодируя заключенное в литературном тексте сообщение, читатель не может быть пассивным. Он должен объяснять и оценивать, сопоставлять текущую информацию с полученной ранее, т.е., получая информацию, он ее одновременно перерабатывает. Формирование отношения к действительности происходит не только как приятие отношения писателя, но и в мысленной полемике с ним. Декодируется при чтении не только фабульный смысл текста, но и его эмоционально-эстетическое содержание. Важно еще раз подчеркнуть указанное выше понимание идеи как единства суждений и эмоций, неотделимое в художественном произведении от его структурных особенностей. Соответствие между предметно-логическим содержанием информации и теми эмоциями, которые она может вызвать у читателя, делает эмоциональный настрой произведения также носителем информации, информации обобщенной, оставляющей широкие возможности для конкретизации, но эстетически действенной. Другими словами: идейное содержание произведения отнюдь не сводится к сумме выраженных в тексте суждений, а имеет конкретно-образную и эмоциональную сущность и воздействует на читателя, вызывая и развивая в нем одни эмоции и стремления и вытесняя и преодолевая другие1. Идеи и образы художественной литературы не только отражают происходящее в мире, но и выступают волевым возбудителем, создают волевой настрой к тому или иному поведению2. Степень воздействия литературного произведения на читателя индивидуальна, но она обязательно зависит от подготовленности читателя. Так мы подошли к последнему элементу схег мы коммуникации — к общественной жизни и окружающей читателя действительности, к необходимости развития творческих сил личности в соответствии с задачами переживаемой эпохи. Существенной особенностью информационных проблем, рассматриваемых в стилистике, является то, что черты художественной информации, которые представляют для нее наибольший интерес, непосредственно измерить нельзя3. Стилистика декодирования опирается на теорию информации не в смысле использования количественной меры информации, а с точки зрения ее общих идей и эвристической полезности. Дело совсем не в том, чтобы по формуле К. Шеннона вычислить вероятность появления того или иного элемента. Тем более что эта формула имеет в виду несемантическую информацию. Дело в том, что объем информации в сообщении рассматривается теорией информации как функция числа возможных альтернативных сообщений. Контраст между более вероят- ным (традиционно обозначающим) и менее вероятным (ситуативно обозначающим) выдвигает определенные элементы текста как более важные, подчеркивая их и создавая определенную иерархию значений внутри текста. Между тем важнейшей чертой стиля, по М. Риффатеру, как раз и является подчеркивание одних элементов и затушевывание других. Более высокое, чем обычно, скопление каких-либо элементов, параллельное или контрастное расположение элементов и их классов — все эти способы передачи смысла могут быть выражены в терминах «предсказуемость — непредсказуемость». Все это соответствует существу формулы Шеннона, так как количество информации определяется через неопределенность, энтропию, поскольку получение информации всегда связано с изменением степени неосведомленности получателя информации. Энтропия системы со счетным числом исходов есть случайная величина, равная взятой с обратным знаком сумме произведений вероятностей всех исходов на логарифмы этих вероятностей1. Естественно, возникает вопрос, правомерно ли обращаться к ТИ при решении проблем, к которым невозможно приложить аппарат математической статистики, когда вероятности, о которых идет речь, вычислить нельзя. Как это ни парадоксально, но на такой вопрос можно ответить положительно, поскольку новейшие экспериментальные исследования показали, что носители языка владеют вероятностными закономерностями языка; их интуитивное определение частотности по пятибалльной шкале соответствовало данным статистических подсчетов и совпадало у разных испытуемых, т.е. имеются экспериментально проверенные данные о надежности читательской интуиции1. Каждого читателя можно уподобить своеобразной ЭВМ. Поскольку предсказуемость или непредсказуемость того или иного элемента стилистически релевантна, а увеличение возможностей выбора есть закон организации художественного текста и возможность художественно значимого нарушения предсказуемости составляет основу экспрессивности, формула Шеннона позволяет привести в систему наши представления об организации художественного текста, хотя рассматриваемые ею случаи проще. По этому поводу уместно привести высказывание академика А.Н. Колмогорова о том, что «исключительное увлечение, господствующее сейчас, сводить все вопросы к подсчету количества информации, должно смениться поисками более полной характеризации различных видов информации, не игнорируя их качественного своеобразия»2. Для писателя, литературоведа, критика важны оба конца линии связи, однако акцент привычно делается на передающем конце, т. е. на источнике информации и на передатчике. Их больше интересует то, как и почему отбирается именно эта информация и как она кодируется образными и другими языковыми средствами. Для подготовки читателя и создания высокой культуры чтения надо изучить также процесс декодирования и возможные при этом искажения и неполноту понимания. Стилистика декодирования, соответственно, сосредоточивает внимание на приемном конце. События, характеры, идеи, эмоции, отношение автора к изображаемому кодируются в литературе средствами языка. Они превращаются в текст. Для читателя текст должен вновь стать идеями и образами, читатель должен восстановить сообщение, пользуясь своим знанием кодов и кодовых комбинаций языка и других семиотических систем. Стилистика декодирования исследует, как это происходит. При любом подходе читатель должен быть в состоянии видеть внутреннее единство всех элементов текста, подчиненных единой художественной задаче. Стилистика не снабжает читателя набором мнений и готовых оценочных суждений, избавляющих его от труда творчески воспринимать произведение искусства. § 5. Квантование Говоря о продуктивности применения теории информации к решению вопросов стилистики декодирования, следует остановиться на понятии квантования. Суть этого понятия заключается в следующем: от окружающей нас реальной действительности мы получаем непрерывный поток информации; в этом континууме мы можем выделить отдельные единицы — кванты, совокупность которых представляет континуум в целом. Квантованием в теории связи называется замена непрерывной функции совокупностью ее дискретных значений, отсчитанных через определенные интервалы, которые выбираются в соответствии с заданной точностью воспроизведения функции. Функция, отображенная последовательностью дискретных значений, является квантованной. Интервал между двумя соседними уровнями квантования образует шаг квантования. Если дискретные значения выбраны правильно, то кванты информации позволяют судить о всей функции в целом. Другими словами, если квантование выполнено с учетом спектральных свойств функции, то, несмотря на то, что передаются только дискретные ее значения, функция может быть воспроизведена получателем сколь угодно точно. Цель статьи — показать возможность обобщенного рассмотрения с помощью понятия квантования передачи в литературе типических черт действительности с помощью отдельных художественных образов и выразительных средств; передачи, требующей от читателя самостоятельного восприятия недоговоренного. На возможность такой аналогии автору указал проф. Н.Н. Буга. Интересно, что уже в первых книгах по кибернетике сущность дискретного сигнала объясняется именно на лингвистических и литературных примерах. И.А. Полетаев, например, показывает, что такое дискретный сигнал, рассматривая квантование на уровне слов в письменном тексте. Имеет отношение к литературе его замечание о том, что при возникновении сигнала происходит примерно то же, что случается с толстым романом, когда его излагают на иностранном языке для легкого чтения. Далее, этот же автор пишет, что такой непрерывный процесс, как разговор по телефону, может, при определенных условиях, быть представлен в виде набора дискретных величин1. Математически это условие сформулировано В.А. Котельни-ковым. В 1933 году В.А. Котельников установил, что функции с ограниченным спектром обладают замечательным свойством: реализация случайного процесса, заданная в интервале -°о < t < < + оо и обладающая спектром, ограниченным полосой частот (О, F), определяется последовательностью дискретных значений в точках, равноудаленных друг от друга на интервал времени [pic] Следовательно, правильно выбрав точки квантования мгновенных значений непрерывно изменяющейся, но ограниченной величины Fc, по времени можно обеспечить нужную точность передачи. Для наглядности поясним сказанное геометрической интерпретацией теоремы Котельникова, как она дана в книге А.А. Хар-кевича. «Всякая непрерывная кривая определяется на конечном интервале бесконечным множеством точек, и для построения кривой нужно знать все ее точки. Кривая же, представляющая функцию с ограниченным спектром, может быть построена при задании на конечном интервале конечного числа точек»2. Само собой напрашивается возражение: теорема Котел ьникова касается количественной стороны сигнала, а как ее определить в той сложной системе, какой является художественный текст? Стилистику интересую! такие стороны текста, которые пока количественно не обрабатывались; имеющиеся в литера- туре статистические исследования по стилистике рассматривают только небольшую часть стилистической проблематики. Такой вопрос вполне закономерен. Следует, однако, заметить, что на данном начальном этапе речь идет не о формализованных методах количественной оценки информации, а об описании одной черты, присущей информационным процессам в литературе (квантовании), о выявлении ее природы и принципов действия. О количественной оценке на современном уровне наших знаний о процессах восприятия говорить еще рано. Механизм использования человеком данных текста для переработки получаемой информации изучен еще недостаточно1. Предположение о дискретном характере сигналов во всех звеньях структуры сообщения является приближенной идеализацией ее свойств. Но нельзя забывать, что всякое моделирование лишь приближенно соответствует действительной природе явлений, выделяя в них только черты, существенные для решения поставленной задачи. Теорема Котельникова дает нам общее представление и помогает глубже проникнуть в изучаемый предмет. Интересно отметить, что в теории систем автоматического управления идеализированный подход в трактовке физической сущности математического описания используется очень широко. В теории этих систем преобразование непрерывного сигнала в дискретный, т.е. квантование, может рассматриваться либо как происходящее в действительности, либо осуществляться мысленно2. Более того, теорема Котельникова имеет не только техническое, но и глубокое философское значение, так как дает ма- тематическую модель диалектического единства противоположностей — непрерывного и дискретного1. Как же представлено квантование в литературе? Как соотносятся квантование и принцип целостности художественного текста? Найденные В.А. Котельниковым закономерности справедливы для речевых сообщений и литературных текстов, в частности, поскольку передача по этим каналам тоже характеризуется ограниченностью спектра, будучи ограничена порогами человеческого восприятия. Важность проблемы квантования (разумеется, без употребления самого термина) ощущалась писателями и литературоведами уже давно. Рассматривался этот вопрос преимущественно применительно к теории художественного образа. В нашей литературоведческой традиции эта проблема особенно тесно связана с именем А.П. Чехова. Позволим себе привести известный пример. 10 мая 1886 года Антон Павлович Чехов писал своему брату Александру Павловичу: «...В описаниях природы надо хвататься за мелкие частности, группируя их таким образом, чтобы по прочтении, когда закроешь глаза, давалась картина. Например, у тебя получится лунная ночь, если ты напишешь, что на мельничной плотине яркой звездочкой мелькало стеклышко от разбитой бутылки и покатилась шаром черная тень собаки или волка и т.д. Природа является одушевленной, если ты не брезгуешь употреблять сравнение явлений ее с человеческими действиями и т.д. В сфере психики тоже частности. Храни бог от общих мест. Лучше всего избегать описывать душевное состояние героев; нужно стараться, чтобы оно было понятно из действий героев...»2. Этим принципам А.П. Чехов действительно следовал в своей творческой практике. В.В. Виноградов приводит, например, следующий отзыв Сомерсета Моэма: «Нельзя применить к рассказам Чехова банальное выражение «кусок жизни», потому что кусок отрезается от целого, а у нас при чтении их возникает совершенно противоположное чувство: скорее — большая сцена, на которую вы смотрите сквозь пальцы: при этом видна только часть ее, но вы знаете, что действие происходит и в других местах, которые вам не видны»'. Итак, подлинный художник улавливает интервал корреляции отдельных квантов — вместо сплошного потока впечатлений от лунной ночи, который представлял бы собой континуум — два кванта: сверкание стеклышка от бутылки на мельничной плотине и тень животного. Воображение читателя дополнит остальное. Ему не надо перечислять и объяснять, что стеклышко сверкало в лунном луче, что собака бежала за повозкой, и рисовать другие приметы сельской местности. Читатель и сам знает, что мельничная плотина не может появиться в окружении городского пейзажа, и слишком тесное квантование ему только наскучит. Здесь уместно вспомнить предложение А.А. Харкевича определять ценность информации как приращение вероятности достижения цели — в нашем случае — создания картины лунной ночи — в результате получения информации2. При большем шаге квантования читатель более активен, чем при чтении произведений с меньшим шагом квантования. Литературоведов и критиков интересовало, впрочем, не читательское восприятие, а творческий метод А.П. Чехова, т.е. все рассматривалось с позиций отправителя информации. Во многих работах, посвященных творчеству А.П. Чехова, отмечается экономность в выборе выразительных средств, сжатость и совмещение функций. И. Эренбург писал, например, что Чехов освободил рассказ от длительных вступлений, разъяснительных эпилогов, подробного описания внешности героев и их биографии. Эренбург называл это реализацией принципа сжатости. Л.Д. Усманов, у которого мы заимствуем это высказывание И. Эренбурга, посвятил принципу сжатости у Чехова специальную статью3. В этой статье Л.Д. Усманов делает попытку показать, что принцип сжатости и совмещения функций является у Чехова одним из основных путей преобразования традиционной поэтики. Делает это Усманов, главным образом, рассматривая уровень композиции. Внимание его сосредоточено на усложнении функций авторского повествования, в котором описание действий, портретов и биографии героев совмещается с развертыванием внутренних переживаний главного персонажа. Эти принципы квантованием не назовешь: здесь описывается наиболее экономная аранжировка уже отобранных квантов. Представляется необходимым отличать квантование информации от ее компрессии, которая является результатом квантования, но может иметь и другие причины. В данной статье внимание сосредоточено на квантовании, которое рассматривается преимущественно с точки зрения декодирующего. Еще в 1923 году Б.А. Ларин писал, что в области стилистики нельзя упускать из виду целостности художественного текста, и подчеркивал при этом, что только из целого могут быть правильно поняты суггестивность и недоговоренность1. Однако проблема недоговоренности, о которой он писал, не привлекла внимания последующих исследователей. Между тем художественное произведение воздействует на читателя не только самими образами, аналогиями, контрастами и т.д., оно требует, чтобы читатель по этим образам, контрастам, аналогиям дополнил и восстановил то, что опущено, но подразумевается. Читатель, как говорят специалисты по теории связи, выполняет функции фильтра нижних частот. Б.А. Ларин поставил и другую важную проблему, о которой теперь пишут, ссылаясь на американского лингвиста У. Вайнрайха, хотя У. Вайнрайх пришел к этим соображениям на несколько десятилетий позже Б.А. Ларина. Уже 50 лет тому назад Б.А. Ларин писал о комбинированных приращениях смысла, отмечая, что добавочный смысл может возникать не только из поставленного рядом (именно Ларин ввел понятие тесноты ряда), но и из недоговоренного. Комбинаторные приращения смысла возможны, по его мнению, в пределах фразы, абзаца, главы, целого романа. Для изучения читательского восприятия в стилистике декодирования все это имеет первостепенное значение. Действительно значительная активность по восполнению недостающего требуется от получателя информации не только на высшем семантическом, но и на лексическом, морфологическом и фонетическом уровнях. Слушающий, например, различает фонемы, позволяющие построить слова, при этом он подсознательно выбирает некоторые акустические явления, сопоставляя их с имеющимися в памяти образцами, идентифицирует и преобразует, создавая таким образом базу для перехода к следующему уровню — лексике, где тоже происходит сопоставление с имеющимися в словарном запасе читателя образцами. Все эти процессы происходят не последовательно, а в сложном взаимодействии. Система принимаемых слушающим или читателем решений составляет, образно говоря, стратегию декодирования. И слушателю и читателю приходится непрерывно исправлять несовпадения, возникающие между принимаемым сигналом и имеющимися в его распоряжении образцами. Примеров можно привести очень много. Сюда следует отнести и борьбу с помехами, когда слушатель правильно понимает искаженные дефектами речи или недостаточным знанием языка устные высказывания или правильно читает изобилующий опечатками текст. Для стилистики такие случаи неинтересны, комбинаторные приращения, о которых писал Б.А. Ларин, напротив, представляют большой интерес. Приведем конкретный пример: The evil that men do lives after them; The good is oft interred with their bones. (Shakespeare, Julius Caesar, Act III) Ведь зло переживет Людей, добро же погребают вместе с ними. (Шекспир. Юлий Цезарь, акт III) В этих словах Антония над телом убитого заговорщиками Цезаря слово inter получает важное приращение смысла по сравнению с указанными для него в словарях значениями. Оно значит уже не только «погребать» или «закапывать в землю», но получает переносное значение — «быть забытым», «умереть». Это значение есть приращение смысла, возникшее благодаря достаточной тесноте ряда по отношению к слову lives, с которым оно связано параллелизмом. Модель антонимичного параллелизма задана тоже в условиях достаточной тесноты ряда словами evil и good. Представляется поэтому оправданным рассматривать введенное Б.А. Лариным и разработанное Ю. Тыняновым понятие тесноты ряда в терминах квантования. В приведенном нами примере квантование служит источником добавочной экспрессивности: Антоний дает согражданам понять, что они забывают, как много Цезарь сделал для Рима. Квантование в технике может быть как равномерным, так и неравномерным. В литературе возможно только последнее, т.е. в литературе квантование принципиально неравномерно. Художественное время, пространство, события, беседы и размышления героев — все это распределено в тексте неравномерно. На некоторых участках текста повествование дается с очень большим шагом квантования, на других, напротив, с очень малым. Ни один роман не содержит всех поступков героев, всех окружающих их пейзажей, интерьеров, обстоятельств и т.д. Квантование имеется в литературе всегда, но характер его может быть разным. Рассмотрим теперь стратегию декодирования на целостном и притом сильно квантованном тексте — стихотворении Роберта Фроста «Телефон», впервые опубликованном в 1916 году. THE TELEPHONE «When I was just as far as I could walk From here today, There was an hour All still When leaning with my head against a flower I heard you talk Don't say I didn't, for I heard you say — You spoke from that flower on the windowsill — Do you remember what it was you said?» «First tell me what it was you thought you heard.» «Having found the flower and driven a bee away. I leaned my head, And holding by the stalk. I listened and I thought I caught the word — What was it? Did you call me by the name? Or did you say — Someone said «Come» — I heard it as 1 bowed.» «I may have thought as much, but not aloud.» «Well, so I came.» R.Frost Почему стихотворение называется «Телефон»? Кто-то говорит по телефону? Кто и с кем? Какими квантами информации, помимо названия, располагает читатель? Текст разделен кавычками на длинные и короткие реплики. Буквально содержание этих реплик очень просто, но не очень понятно: кто-то говорит, что пришел (или может быть, пришла: грамматический строй английского языка не позволяет здесь судить, мужчина говорит или женщина), потому что его (ее) позвал голос из цветка. Второй голос коротко и уклончиво отвечает. Стихотворение кончается торжествующим — «Ну, вот я и пришел (пришла)!». Это — все, по этим квантам читатель должен восстановить и действующих лиц и их характеры и всю эту исполненную тонкого психологизма сценку. Заключительная фраза показывает, что разговор происходит не по телефону. Короткие реплики: «First tell me what it was you thought you heard», «I may have thought as much but not aloud», судя по их застенчивой кокетливости, принадлежат девушке. Остальные, более длинные и маскирующие смущение — юноше. Никакого телефона оказывается и не было. Просто — молодой человек, объясняя свое появление, откровенно фантазирует и шутливо уверяет девушку, что вдали от нее он взял с подоконника цветок, притянул его за стебелек к уху так, как берут телефонную трубку, и услышал ее голос. Еще не совсем уверенный в том, как она это примет, он и ее втягивает в свою выдумку: спрашивает, помнит ли она, что она ему сказала. Она понимает его с полуслова, но сначала делает вид, что собирается возражать. Читатель понимает это из просьбы юноши не отпираться: «Don't say I didn't, for I heard you say». Потом она принимает игру, кокетливо предлагает ему, чтоб он сам все сказал: «First tell me what it was you thought you heard» и, наконец, соглашается, что возможно позвала его, но негромко. Такой ответ парня вполне устраивает, он обретает уверенность: его появление объяснено и объяснение принято. Читатель восстанавливает всю ситуацию по обрывкам разговора. Способы представления квантования в тексте могут быть весьма разнообразными. В качестве еще одного примера можно привести так называемый «эквивалент текста» (термин Ю. Тынянова), т.е. показанные точками значащие пропуски в тексте. С эквивалентами текста мы встречаемся, например, в некоторых рассказал К. Мэнсфилд. Так построен весь рассказ «Служанка». Девушка рассказывает горестную историю своей жизни. Реплики слушающей ее дамы обозначены точками, содержание этих реплик понятно, они совпадают с тем, что думает читатель. Такое построение помогает сосредоточить внимание на Элен и полнее раскрывает ее характер. Во всех трех рассмотренных здесь случаях читатель сам по отдельным приметам догадывается о недосказанном, благодаря чему выполняется основное условие эффективности связи: максимум сообщения при минимуме сигнала. Если учесть, что число состояний и отношений в окружающей писателя и читателя действительности бесконечно, а число знаков в тексте и отношений между этими знаками — конечно, применение к анализу текста понятия квантования представляется оправданным. Рассматривая общие принципы квантования в художественном тексте, мы можем наблюдать диалектическое единство бесконечного многообразия отображаемого мира и конечного множества дискретных образов — квантов, отображающих реальную действительность в литературе. § 6. Текст как предмет изучения стилистики Одно из основных положений стилистики декодирования гласит, что объектом стилистического исследования должен быть целостный текст. Отдельные стилистические приемы, типы выдвижения, функционально-стилистические пласты лексики и другие подобные вопросы входят в стилистику декодирования не как самоцель, а как расчленение всей задачи в целом на ее составные компоненты, что необходимо во всяком научном познании. Число работ по общей теории текста непрерывно растет, текст и его теория занимают в лингвистике все больше места, растет одновременно и число спорных положений. Неясно, например, что является конституирующим фактором текста, отделяющим его от других фактов речи. Каковы границы текста? Определяются ли они размером? Является ли фиксация на письме обязательным признаком текста? Каково взаимоотношение текста и других единиц и уровней языка? Все эти вопросы нам предстоит хотя бы кратко рассмотреть в этом параграфе. Начнем с последнего вопроса, т.е. обратимся к соотношению текста и других единиц языка: фонемы, морфемы, слова, предложения. Можно ли считать, что в языке существует текстовой уровень, а текст является единицей этого уровня? По-видимому, такая уровневая схема оправдана. В языке каждый последующий уровень имеет элементы, состоящие из элемен- тов предыдущего: фонемы объединяются, образуя морфемы; морфемы объединяются в слова; слова — в предложения, а последние — в текст. Можно было бы еще добавить промежуточные факультативные уровни, а именно — уровень словосочетаний и фразеологических единств, уровень сверхфразовых единств. Однако если морфемы функционируют в речи только в составе слова, а слово без морфем так же невозможно, как морфема без фонем или предложение без слов, то далеко не все предложения содержат фразеологизмы и далеко не все тексты можно сегментировать на сверхфразовые единства. Рассмотренная выше схема уровней является общеязыковой (см. также § 2). С точки зрения стилистики, т.е. в речи, можно было бы в порядке обсуждения предложить такую последовательность уровней: графический уровень, звуковой уровень, лексический уровень, синтаксический уровень — и факультативно: уровень стилистических приемов, уровень образов, уровень типов выдвижения, уровень текста. Важно подчеркнуть интересную аналогию между единицами разных уровней и математическим понятием множества. Подобно тому как в математике множество остается множеством, даже если оно содержит только один элемент, а возможны и пустые множества, так и в языке слово может состоять только из одной морфемы, а предложение только из одного слова и, соответственно, текст из одного предложения. Наиболее строгим нам представляется определение текста как «упорядоченного определенным образом множества предложений, объединенных единством коммуникативного задания». Это определение приводится в содержательном докладе Г.В. Ейгера и В.Л. Юхта на научной конференции по лингвистике текста1. Оно требует только одной оговорки — подразумевается непустое множество. Заметим попутно, что встречающееся иногда утверждение, что в тексте должно содержаться хотя бы два слова, совсем нелогично: текст как единица операционная (коммуникативная) не может непосредственно сегментироваться на слова, текст сегментируется на предложения. Таким образом, число единиц, образующих текст, для его определения нерелевантно. Мы разделяем точку зрения М. Хол-лидея, считающего, что текст состоит из предложений, число которых п не может быть меньше, но может быть сколь угодно больше 1 [pic] М. Холлидей пишет: «Текст — операционная единица языка, подобно тому как предложение есть его синтаксическая единица; текст может быть письменным или устным; он включает как специфическую разновидность литературно-художественный текст, будь то хайку1 или гомеровский эпос. Объектом стилистического исследования является именно текст, а не какое-нибудь сверхфразовое единство, текст —- понятие функционально-семантическое и размером не определяется»2. Таким образом, определение М. Холлидея, с которым нельзя не согласиться, дает ответ одновременно на несколько перечисленных выше вопросов, и, в частности, обязательна ли письменная форма презентации текста. Действительно, письменная форма встречается чаще, но она необязательна. Не только гомеровский эпос, но и любая народная песня, даже до того как ее записал фольклорист, обладали большим числом характерных текстовых признаков — информативностью, связностью, коммуникативной направленностью и т.п. Несмотря на то что исследования в области текста за последнее время значительно продвинулись, многие вопросы остаются дискуссионными. В своей известной книге по лингвистике текста З.Я. Тураева признает, что возможно понимание текста и как продукта устной, и как продукта письменной коммуникации. Но в заключение работы, следуя взглядам И.Р. Гальперина, все-таки определяет текст как отрезок письменной речи3. Тезис о том, что размер не может служить критерием для отграничения текста от нетекста становится все более общепринятым и подтверждается множеством работ о массовых сред- ствах коммуникации, например, в рекламоведении. В художественной литературе тексты из одного предложения, и помимо названных Холлидеем хайку, совсем не редкость. Любопытно, что, хотя для определения понятия «текст» и для того, чтобы отличить текст от не текста, длина во внимание не принимается и нерелевантна, она имеет существенное значение для классификации текстов по жанрам и литературным формам. Так, например, краткость входит обязательным компонентом в определение пословиц — почти все пословицы состоят из одного предложения. Роман, напротив, характеризуется как большая форма эпического жанра, отличающаяся большим по сравнению с другими жанрами объемом. В поэзии, как известно, существенным параметром является не только метрика, но и число стихов. Причем этот количественный показатель тесно связан с содержанием. Так, например, в античной поэзии использовалась афористическая форма стихотворного поучения длиной в один стих, так называемый моностих. Широко известной формой мировой поэзии является двустишие, воплощающее в образной форме обобщения философского, этического и другого характера. Примером может служить знаменитое двустишие Р. Фроста. THE SPAN OF LIFE The old dog barks backward without getting up I can remember when he was a pup. Выше уже упоминались японские трехстишия — хайку. Перенесенные на европейскую почву, они иногда могут быть не лирическими, а философскими. Этой формой широко пользовался У. Оден. Needing above all silence and warmth, we produce brutal cold and noise. Персидские четверостишия — рубай О. Хайяма воскресил на английской почве Э. Фицджеральд. Рубай в восточной поэзии имеют преимущественно гедонистическое содержание. Древняя форма японской поэзии — танка состоит из пяти строк и тридцати двух слогов. Пять строк — обязательный признак шуточных, первоначально фольклорных стихов «лимериков», в которых более длин- ные первая и вторая строки рифмуются с пятой, а более короткие третья и четвертая — между собой. Лимерики стали широко известны во всех странах благодаря английскому поэту Э. Лиру. There was a young lady of Niger Who rode with a smile on a tiger; They returned from the ride With the lady inside And the smile on the face of the tiger. Число строк, число стоп и число рифм — существенные дифференциальные признаки строфы. Минимальная строфа — двустишие. Но строфика знает и секстины (секстеты), септимы, октавы (октеты), ноны. Десятистишная строфа характерна для русской классической оды, в которой, как писал В. Тредиаков-ский, «описывается всегда материя благородная, важная». Один-надцатистишной строфой написано «Бородино» М.Ю. Лермонтова. Таким образом, взаимосвязанность и взаимообусловленность всех аспектов художественного текста в этом отношении проявляется в том, что характер и длина строфы связаны с жанром, а жанр — с содержанием. Этот список можно было бы продолжить, но ограничимся только напоминанием о том, что сонет не только обязательно содержит 14 строк, но и число стоп и слогов в нем тоже регламентировано, так как, как правило, сонеты пишутся ямбическим пентаметром. Итак, длина является существенным параметром для типологии внутри художественных текстов, но отделить текст от нетекста не позволяет. Важно обратить внимание и на отношение лингвистики текста к подразделению науки о языке на семантику, синтактику и прагматику. Напомним, что в терминах семиотики язык рассматривается в этих трех измерениях, причем семантика занимается отношением знаков к обозначаемому, синтактика — отношением знаков друг к другу, прагматика — их отношением к пользующимся знаками людям. В работах по теории текста Э.С. Азнауровой и З.Я. Тураевой подчеркивается, что в теории текста переплетаются все эти три аспекта. Семантика учитывается в исследованиях текста, поскольку текст является языковой реализацией некоторой реальной или вымышленной ситуации во внешнем мире и соотносится с окружающей действи- тельностью, воплощая процесс ее познания. Этот аспект неотделим от синтактики, поскольку текст есть интеграция фонетических, морфологических и лексических знаковых компонентов, и единицы его могут быть интерпретированы не сами по себе, а во взаимодействии с другими единицами — в контексте. Прагматический аспект входит в теорию текста органически, поскольку текст есть основная единица коммуникации и наряду с функцией передачи предметно-логической информации обладает функцией передачи оценочной и другой прагматической информации, а следовательно, имеет и функцию воздействия. Наконец, прагматическое измерение определяется тем, что текст строится по коммуникативному плану отправителя, реализуя стратегию коммуникации между ним и читателем, получателем информации1. Также с позиций семиотики, но в еще более широком толковании рассматривает текст Ю.М. Лотман2. Он понимает искусство как особым образом организованный язык, а язык определяет как любую упорядоченную систему, служащую средством коммуникации и пользующуюся знаками. Произведения искусства рассматриваются как сообщения на этом языке и называются текстами. Текстами для Ю.М. Лотмана и его школы являются любые произведения искусства: поэмы, картины, симфонии, архитектурные ансамбли. Заслуживает внимания то обстоятельство, что один и тот же термин используется в разных отраслях науки с похожим, но не тождественным значением, детерминируемым задачами той науки, в которой он применяется. В условиях современной интеграции наук упорядочение терминологии имеет большое значение. Очень важно наличие определений к таким межотраслевым терминам. При использовании в разных науках сходные понятия получают особенности в соответствии со спецификой этих наук и их задач, но они не должны противоречить своим определениям в других науках, а лишь уточнять их. В отношении термина «текст» это представляется возможным. Действительно, представители семиотики, так же как и представители стилистики декодирования, рассматривают текст как сообщение, передающее художественную информацию. Обратимся к теории информации. Там под сообщением понимается информация о свойствах и состоянии одной системы, намеренно передаваемая другой системе. Целостное и связное сообщение, специальным образом организованное для передачи и хранения информации, называется текстом. Следовательно, текст, закодированный кодом языка, т.е. вербальный, и отвечающий свойствам канала, именуемого литературой, есть литературно-художественный текст, а текст, соответствующий свойствам канала симфонической музыки, есть симфонический текст. Поскольку не все вербальные сообщения являются художественными и не все художественные вербальными, нужно подчеркнуть, что множество литературно-художественных текстов составляет пересечение множества вербальных текстов с множеством художественных. Следовательно, элементы интересующего нас множества (объекты толкования на старшем курсе) обладают свойствами сообщения (теория информации) текстов вообще (семиотика), текстов художественных (эстетика), текстов вербальных (лингвистика) и текстов литературно-художественных (поэтика). Будучи предназначенным не только для передачи, но и для хранения информации, литературно-художественный текст представляет собой внутренне связанное, законченное целое, обладающее идейно-художественным единством. Подобно тому как слово выделяется в речи специфической для него отдельностью, законченностью и оформленностью, так и текст выделяется во всем множестве (или корпусе) высказываний цельностью своего строения, своей, употребляя выражение А.И. Смирницкого, цельнооформленностью. Подобно.тому как определение целостности, а следовательно, и отдельности, т.е. границ слова, осуществляется применительно к тому окружению, в котором оно функционирует, так и литературный текст выделяется в своем окружении своей отдельностью и целостностью1. Внешне целостность литературного текста сигнализируется для читателя различными закрепленными в истории культуры средствами: публикация отдельной книгой или на отдельном листе, наличие отдельного названия, заголовка, указание имени автора и других выходных данных, титульный лист, оглавление и т.п. — все это внешние, конституирующие текст факторы. Решение о законченности текста принимается его автором. Публикуя тот или иной роман, повесть, поэму и т.д., автор обязательно информирует читателя о том, считает ли он сообщение законченным или предполагает его продолжить, для чего существует и определенная формула: «продолжение следует». Соответствующее решение по договоренности с автором при необходимости такого сегментирования при публикации может принимать и редактор или издатель. Можно даже утверждать, что из всех выражений замысла автора именно это решение о начале и конце, т.е. целостности текста, является наиболее обязательным для читателя. Выше уже говорилось о том, что, в отличие от некоторых других направлений, стилистика декодирования обращает внимание прежде всего на то, что в тексте действительно сказано, а не на то, что, возможно, хотел сказать автор, поскольку автору далеко не всегда удается реализовать свой замысел. Но в вопросе цельности текста и его отдельности все зависит от автора. Главным конституирующим фактором текста является его коммуникативное назначение, т.е. его прагматическая сущность, поскольку текст предназначен для эмоционально-волевого и эстетического воздействия на тех, кому адресован, а прагматическим в лингвистике называется функционирование языковых единиц в их отношении к участникам акта общения. Внутренняя смысловая цельность текста и его цельноофор-мленность, обеспечивающие выполнение текстом его основного назначения передачи и хранения информации, создается его связностью логической, тематической, структурной и опять-таки прагматической. Как и на всех других уровнях языка, смысл целого не является простой суммой смыслов компонентов; только в тексте эта идиоматичность, естественно, сложнее, чем у единиц других уровней. Внутренняя целостность текста воспринимается читателем из самого текста, она обеспечивается тремя типами отношений между его единицами, а именно: отношениями парадигматическими, синтагматическими и интегративными. Парадигматические отношения — это нелинейные отношения, связывающие единицы одного уровня и имеющие ассоциативный характер. Синтагматические отношения тоже связывают единицы одного уровня, но они основаны на линейном характере текста, на последовательности единиц. Интегративные отношения складываются между единицами разных уровней. «Единица признается различительной для данного уровня, если она может быть идентифицирована как «составная часть» единицы высшего уровня, «интегрантом» которого она становится»1. Главную опору при обнаружении внутренней связности текста читатель получает от повторяющихся в тексте значений, составляющих его тематическую сетку. Теория тематической сетки подробнее будет рассмотрена в главе о лексической стилистике (с. 180-190). Здесь достаточно упомянуть о том, что повторение значений выражается в повторе сем, слов или в тематическом повторе. Связи лексического характера могут быть синонимическими, гипонимическими, антонимическими, создаваться общностью эмоциональных, оценочных или функционально-стилистических коннотаций, или, наконец, общностью референтной отнесенности. В последнем случае большую роль играют местоименные связи. Повторяться могут образы, символы, темы, отдельные сцены и т.д. Связность, обеспечиваемая лексическими средствами, организуется при помощи синтаксических средств. Подведем итоги параграфа. Литературно-художественный текст, а стилистика декодирования занимается именно художественным текстом, есть вербальное сообщение, передающее по каналу литературы или фольклора предметно-логическую, эстетическую, образную, эмоциональную и оценочную информацию, объединенную в идейно-художественном содержании текста в единое сложное целое. Основная характеристика текста — коммуникативно-функциональная: текст служит для передачи и хранения информации и воздействия на личность получателя информации. Важнейшими свойствами всякого текста (не только художественного) являются его информативность, целостность и связность. Текст может быть письменным и устным (фольклор). Величина текста может быть очень различной и зависит от автора, жанра и других факторов. В пределах художественной литературы величина текста и его сегментация могут быть регламентированы применительно к литературному жанру. В обеспечении связности текста и его запоминаемости большую роль играют разные типы выдвижения1, способствующие экспрессивности, эмоциональности и эстетическому эффекту. Конституирующим фактором является коммуникативное задание, т.е. решение отправителя сообщения или, другими словами, прагматический аспект. § 7. Способы анализа художественного текста. Контекст Следует различать два основных направления, или типа, анализа художественной речи, в пределах которых возможны еще многие дальнейшие варианты. В первом сначала гипотетически выделяется основная идея или тема целого (устанавливаться она может по-разному), затем выделяются лексические, синтаксические, морфологические и фонетические части текста, которые позволяют подтвердить, уточнить, видоизменить или даже опровергнуть исходную гипотезу, в последнем случае гипотезу заменяют новой и повторяют процедуру сначала. Второй метод основан на движении в противоположном направлении: внимание сосредоточено на какой-нибудь бросающейся в глаза формальной особенности или детали текста, например на неоднократном повторении какого-нибудь слова или группы слов, развернутой метафоре, неожиданном порядке слов, группе однотипных, например восклицательных, предложений, изменении метрики стиха или ритма повествования и т.д. Обнаружив такую особенность, исследователь ищет ей объяснение, сопоставляя с другими особенностями и контекстом, проверяет, не поддержано ли такое выдвижение другими способами, и в конце концов формулирует основную идею и тему. Затем эта первая бросившаяся в глаза деталь и другие особенности, найденные позднее, рассматриваются с точки зрения их места в художественном целом. Оба типа анализа должны раскрыть единство содержания и формы, целого и частей, но в первом типе отправной точкой филологического круга является общее содержание, а во втором —- детали и форма. Если в первом типе анализа мы ограничимся социальным, моральным, политическим или философским содержанием текста, анализ может рассматриваться как литературная критика, но он не будет стилистическим. С другой стороны, один лингвистический анализ не будет ни литературным, ни стилистическим. Для того чтобы полнее раскрыть сущность обоих типов, обратимся к примеру. При толковании знаменитого LXVI сонета Шекспира мы можем глубже проникнуть в выраженные в сонете мысли и чувства, проследив, как разрабатывается основная тема, т.е. тема несправедливости, в системе конкретных образов, реализуясь различными языковыми средствами. Вот этот сонет: Tired with all these, for restful death I cry, As to behold desert a beggar born, And needy nothing trimmed in jollity, And purest faith unhappily forsworn, And guilded honour shamefully misplaced, And maiden virtue rudely strumpeted, And right perfection wrongfully disgraced, And strength by limping sway disabled, And art made tongue-tied by authority, And folly doctor-like controlling skill, And simple truth miscall'd simplicity, And captive good attending captain ill: Tired with all these, from these would I be gone, Save that, to die, I leave my love alone. Сущность несправедливости в том, что все хорошее и благородное растаптывается, а все ничтожное процветает и властвует. Подтвердить правильность нашего понимания можно всмотревшись в язык сонета. В лексике сонета можно заметить большую группу существительных, обозначающих благородные человеческие качества: desert, faith, virtue, perfection, strength, truth, good. Этим словам противопоставлена почти антонимичная им группа, означающая не столько зло или злых людей, сколько ничтожества: needy nothing, limping sway, folly. За этими и другими существительными следуют весьма экспрессивные и эмоциональные глаголы; при этом с теми существительными, которые обозначают нечто хорошее, связаны причастия глаголов с резко отрицательной оценкой, означающие причиненное зло: forsworn, disgraced, miscalled, а с теми, которые синонимичны ничтожеству, — глаголы благополучия и благоденствия: trimmed in jollity, controlling. Каждое из перечисленных существительных реализовано одновременно в двух возможных для него вариантах, называя добродетель или порок и человека, которому они присущи. Эту одновременную реализацию абстрактного значения и значения лица раскрывают первые же слова этой группы: desert a beggar born. Действительно, a beggar born предполагает референтную связь с существительным — названием лица. Серия метонимий усиливает трагическое звучание сонета: перед глазами читателя — не философская абстракция, а люди. Прямым выражением возмущения измученного несправедливостью человека служат слова первой строки Tired with all these, for restful death I cry и наречия unhappily, shamefully, rudely, wrongfully, в которых содержится оценка происходящего. Отчаяние и настойчивая мысль о смерти подчеркнуты кольцевым повтором. Смерть желанна потому, что только она одна может избавить от зрелища мерзостей жизни. Эти слова делают сонет не только философским, но и лирическим выражением личной трагедии поэта. Всеобщность и единство всех бедствий отражены в необычном синтаксическом построении сонета: в нем только два предложения, разделенных двоеточием. Горькое перечисление обид, которые терпят хорошие люди от царящих в мире ничтожеств, дано в виде ряда из 11 сложных дополнений к глаголу to behold, каждое из которых занимает одну строку и начинается с союза and. Многосоюзие подчеркивает логическое членение единой картины и одновременно создает впечатление нагнетания все новых разоблачений зла. Нищенское существование достойных людей, процветание ничтожеств, предательство по отношению к самым верным, поругание невинности, незаслуженный приговор самым честным, власть в руках глупцов — все это лишь разные стороны одного и того же зла — несправедливости. Это особенно ясно благодаря строгой одинаковости параллельных конструкций, обрамленных кольцевым повтором. Мысль о всесилии зла, глупости, ничтожества усилена контрастом с поруганием добра. Контраст дан антитезами, т.е. стилистическими фигурами, усиливающими выразительность за счет столкновения в одном контексте прямо противоположных понятий: honour : : shame, maiden : : strumpet, right : : wrong, folly : ; skill, good : : ill. Негодование достигает кульминации и наибольшего обобщения в 12-й строке, где говорится уже не об отдельных проявлениях добра и зла, а именно о добре и зле, причем добро в оковах и должно прислуживать злу. Последняя строка сонета дает лирическое разрешение темы: мир отвратителен, но уйти из него значило бы покинуть друга. Эффективность анализа, так же как в точных науках, зависит в большой степени от правильно угаданной первоначальной гипотезы. К анализу этого сонета можно подойти и вторым путем, начав с особенностей его формы. В LXVI сонете обращают на себя внимание многочисленные и разнообразные повторения. Это прежде всего союз and, с которого начинаются одиннадцать строк из четырнадцати и который вводит одиннадцать параллельных конструкций — одиннадцать одинаково построенных сложных дополнений с одиннадцатью существительными, принадлежащими к одной и той же идеографической группе, и одиннадцатью причастиями, причем все эти причастия, за исключением двух, пассивные. Вся эта система параллельных конструкций обрамлена кольцевым повтором tired with all these, который, в свою очередь, вводит синонимический повтор: for restful death I cry и from these would I be gone. На фонетическом уровне замечаем обилие звуковых повторов — аллитераций: behold ... beggar born, needy nothing, faith ... forsworn, right ... wrongfully, tongue-tied, captive ... captain, leave ... love alone. Естественно предположить, что каждая такая особенность формы указывает на что-то важное в содержании. Из отдельных деталей складывается общее — завершается филологический круг. Действительно, анафорический1 повтор союза and фиксирует внимание на следующих за ним существительных, на которые падает ударение. Так мы приходим к тому же списку существительных, обозначающих положительные человеческие качества: desert, faith, virtue, perfection, strength, truth, good, что и в первом варианте анализа, к тем же противопоставленным им словам: needy nothing, folly, limping sway и к тому же списку экспрессивных глаголов: forsworn, disgraced... и оценочных экспрессивных наречий: unhappily и т.д. Паузы (цезура) в середине каждой строки делят весь сонет на левую и правую части, создавая логическое противопоставление, что позволяет найти главную философскую тему сонета — несправедливость, которая царит повсюду. Кольцевой повтор вскрывает лирическую тему сонета: поэт измучен тем, что ему приходится видеть. Оба раза tired with all these вводит слова о желанности смерти, настойчивую мысль о том, что другого выхода нет. Однако вместо второй части первой строки, т.е. слов for restful death I cry, в тринадцатой строке дан несколько смягченный синонимический повтор: From these would I be gone. Эта замена подготавливает перелом. Поэта привязывает к жизни любовь, и он отказывается от мысли о смерти, потому что не хочет оставить друга: Save that, to die, I leave my love alone. Аллитерация с троекратным повторением плавного [1] придает этой последней строке необыкновенно нежную музыкальность, контрастирующую с гневным звучанием строк о несправедливости. В 14 строк сонета Шекспир вмешает целый мир трагедии1. Деление на подход со стороны общего содержания и со стороны деталей формы есть первое противопоставление методики стилистического анализа. Эти два подхода не являются взаимоисключающими и могут успешно дополнять друг друга. Анализ, целиком формальный или только основанный на содержании, к стилистике не относится и в данной книге не рассматривается. Нетрудно видеть, что оба анализа самым тесным образом связаны с контекстом. В дальнейшем изложении понятие контекста будет одним из основных для всех видов стилистического толкования. Все виды выдвижения в тексте важной информации и придания ей экспрессивности основаны на взаимодействии элементов текста между собой и со структурой целого. Анализ предсказуемости элементов тоже тесно связан с представлением о контексте. В основе теории контекста лежит положение о том, что текст не может быть простой линейной соположенностью слов. Такой способ передачи информации был бы крайне неэффективным. Текст — структура с внутренней организацией, элементы которой значимы не только сами по себе, но и в своих отношениях с другими элементами, в том числе и с элементами внетекстовыми, с внеязыковой действительностью, с ситуацией. Рассмотрим сначала строго лингвистическую трактовку контекста. Наиболее существенные работы по теории лингвистического контекста выполнены независимо друг от друга учеными в Лондоне (школа Фёрта), в Ленинграде (школа Н.Н. Амосовой) и в Москве Г.В. Колшанским. Суть теории контекста в том виде, как она разработана Н.Н. Амосовой1 и ее учениками, сводится к следующему. Полисемия и омонимия, свойственные лексике в языке, устраняются в речи благодаря контексту и речевой ситуации. В этой теории ситуация в контекст не входит, а выделяется отдельно. Контекстом называется соединение слова с его индикатором, находящимся в непосредственной или опосредованной синтаксической связи с актуализируемым словом. Н.Н. Амосова ограничивала контекст пределами предложения. Ее ученики (см., например, работы Л.А. Никольской) вывели контекст за рамки предложения. Контекст может быть постоянным и переменным, лексическим и грамматическим (синтаксическим, морфологическим или смешанным). Под индикатором понимается указательный минимум, позволяющий однозначно установить, которое из многих возможных значений полисемантичного слова имеется в виду. Контекстологическая теория Н.Н. Амосовой предполагает совпадение кодов отправителя и получателя речи и семантическую дискретность слова, т.е. существование у полисемантичных слов такой семантической структуры, в которой лексический континуум распадается на лексико-семантические варианты. Такое упрощение вполне закономерно в случае чисто лингвистического анализа речи, но в стилистическом анализе оно уже недостаточно, так как коды автора и читателя в действительности никогда не совпадают, слово в художественном произведении получает добавочные «обертоны смысла» (выражение Б.А. Ларина), не присущие ему в словаре, а возникшие в тексте. Ситуацией в контекстологической теории Н.Н. Амосовой называются внеязыковые условия, также выполняющие функ- цию указания на то, в каком из возможных для него значений слово употреблено. Различают жизненную и текстовую ситуацию. В жизненную ситуацию включают и прямой показ. Текстовая ситуация подразделяется на текстовое описание жизненной ситуации и общую тему текста. Контекстологическую теорию в том виде, как она предложена Н.Н. Амосовой, можно было бы дополнить соображениями, высказанными У. Вейнрейхом. У. Вейнрейх исходит из утверждения, что контекст не только позволяет выбрать одно из уже знакомых читателю значений многозначного слова, но и установить наличие приращений к значению слова (гиперсеман-тизация) или, напротив, утрату словом некоторых компонентов значения (десемантизация). Гиперсемантизация свойственна поэтической речи, десемантизация — в первую очередь экспрессивной разговорной речи. О комбинаторном приращении смысла в художественном тексте Б.А. Ларин писал еще в 1923 году. С тех пор этим вопросом занимались многие; в русле стилистики декодирования вопрос исследовали И.А. Банникова, СИ. Болдырева, Г.В. Андреева. Существенным компонентом теории стилистического контекста является теория сильной позиции. Эффективным средством задержать внимание читателя на важных по смыслу моментах и комбинаторных приращениях смысла является помещение их в сильную позицию, т.е. на такое место в тексте, где они психологически особенно заметны. Такими сильными позициями являются начало или конец текста или его формально выделенной части (главы, строфы и т.д.). Начало следует подразделить на название произведения, факультативные эпиграф и пролог и первые строки или первые абзацы. Заглавие текста является важной частью начального стимула вероятностного прогнозирования и выработки стратегии восприятия. В сочетании с другими элементами начала оно дает опору для прогноза возможного круга тем и образов и создает преднастройку, очень важную для понимания целого. Первая строка стихотворения задает жанр, размер, ритм, тему, а иногда и центральный образ и отношение автора к изображаемому. Связь в заполнении сильных позиций является важным фактором целостности текста, а содержание их становится понятным, взаимодействуя с остальным текстом, который таким образом функционирует как адаптивная система. Конкретное проявление этого взаимодействия может быть весьма разнообразным. Ограничимся только одним примером. В стихотворении Роберта Фроста «Лягушачий ручей», как и во многих других стихотворениях этого поэта, название и первая строка вводят главный поэтический образ, а последняя дает широкое афористическое обобщение. В данном случае первая строка дает довольно грустную картину пересыхающего ручья: Ву .1ипе оиг Ьгоок'8 гип ой! оГ 5оп§ ап